— Дипломат! — воскликнула Лика, и все засмеялись, а громче всех Рогачев.
Тимофей Иванович тоже отхихикал, не забыв взглянуть на своего кумира. А мне вдруг стало очень грустно, расхотелось сидеть в компании с этими людьми, слушать все то, что давно было известно, и подумалось, что сегодняшний день как-то разделил нас с Татьяной. Я просто почувствовал это, и захотелось встать и уйти, ни с кем не прощаясь и ничего не объясняя. Но я не встал, остался сидеть за столом и принялся от нечего делать считать людей в кафе. Их оказалось больше сорока, значит, Рогачев не угадал и в этот раз. И отчего-то этот ничего не значащий пустяк вернул мне настроение; я снова слушал Лику, смотрел на веселое лицо Рогачева, украдкой наблюдал за Татьяной. Я заметил, что она переглядывается с ним, это же приметила и Лика, взглянула на меня вопросительно, но я сделал вид, что меня это не трогает.
Сидели мы долго, ели, говорили, Татьяна принялась пересказывать кинофильм, который мы, кстати, смотрели вместе, и передавала его не совсем точно: я давно заметил, что она находила в кино то, чего там вовсе и не было. И не удивлялся, но вот рассказывала она одному Рогачеву. Это было ясно, она то и дело поворачивалась к нему.
За соседним столом вдруг послышался шум, тут же встал высокий усатый мужчина и, подняв руку, громко попросил соблюдать тишину.
— Мы дарим вам в этот вечер, — неторопливо продолжал усатый, оглядывая поочередно каждый стол, — наш подарок... На счастье!
Последние слова он почти выкрикнул, оглядел всех, как бы определяя, есть ли не согласные, а затем церемонно поклонился и сел. И тут поднялся из-за стола невысокий мальчик с тонким смуглым лицом... Я его давно приметил. Сидел он за тем же столом, за которым сидел и усатый с приятелем, но как бы слегка отодвинувшись — ничего не ел, не пил и ни с кем не говорил. Его соседи вели оживленную беседу, жестикулировали, потягивали вино, а он будто бы и не слышал ничего и смотрел не на них, а куда-то дальше. И вот этот мальчик встал, вынул из футляра скрипку и, все так же ни на кого не глядя, заиграл что-то до того щемящее, что вокруг действительно стало тихо. Я видел, как официант поставил поднос, прислонился к косяку двери и стал слушать. Мальчик играл превосходно. Скрипка жаловалась, лицо мальчика нервно подергивалось. И мне подумалось, что этой мелодией он рассказывает о себе, о своей жизни здесь, на юге, точнее, о том в ней, что невозможно передать словами. На мгновение скрипка замерла, но тут же зазвучала снова, весело и легко... Когда мальчик закончил играть, все захлопали, а кто-то крикнул: «Бис!» Мальчик уложил скрипку, закрыл футляр и тотчас ушел. Усатый стал громко говорить что-то своему соседу, который сидел с покрасневшими глазами и молча слушал, затем вскочил и сказал:
— Справедливо, да?!
Обвел зал глазами, подозвал официанта, и они ушли.
