Хорошо было у моря, и уходить не хотелось. Солнце все больше склонялось к далекой линии горизонта, не жарило, но грело довольно ласково. Морская гладь виделась совершенно ровной, и только у самого песка поигрывали ленивые волны, плескались и тихо пошумливали. Самолеты взлетали один за другим, грохотали двигателями, а все остальное успокаивалось; даже люди на пляже, казалось, говорили ленивее и тише, и день медленно, но упрямо переходил в ранний вечер.

— Все! — решительно сказала Лика, вставая. — Больше здесь делать нечего!

— И правда, — поддержала ее Татьяна. — Пора и честь знать.

Эти слова и впрямь дали толчок: мы быстро переоделись и отправились в кафе. Пока шли, разговор крутился вокруг того, что нам непременно не повезет — то кафе окажется закрытым, то свободных мест не будет. Больше всех говорила Лика, и я подумал, что именно ей хочется посидеть в компании, развлечься и вот это желание рождало суеверие. Наверное, каждый из нас, если чего-то очень хочет, то сотни раз оговаривается, убеждает себя, что ничего подобного не произойдет, будто бы заклинает судьбу, но в глубине души надеется — произойдет, непременно произойдет.

— Кафе будет открыто, — успокоил Рогачев Лику и добавил: — А людей там будет ровно тринадцать человек.

— Значит, хватит места и нам, — засмеялась Татьяна. — Мы же много не просим, каких-нибудь пять мест. Всего лишь... Должна же быть высшая справедливость: в кои веки собрались.

Мне хотелось позлить ее, и я сказал, что высшая справедливость как раз и проявится в отсутствии свободных мест, или в закрытом наглухо кафе — вот так. Она не поняла или же была согласна, но против обыкновения промолчала.

В кафе мы попали свободно, нам даже достался столик на улице, что было настоящим везением, — на свежем воздухе, под кронами деревьев. Рогачев подозвал официанта и заказал, как обещал, форель и сухое вино.

— Есть на свете справедливость, — мечтательно заговорила Лика, когда официант ушел. — Вечер чудесный, сень деревьев, форель... Тысячу лет не испытывала ничего прекраснее.

Она благодарно взглянула на меня, как бы напоминая, с какой шутки все это началось, а Рогачева спросила, кивнув на ближайшую липу, что это за порода.

— Платан, — не раздумывая, ответил Рогачев и улыбнулся. — Разве не видно.

— Чинара, — с удивлением возразила Татьяна и пропела: — «В саду под чинарою пустой...» Так ведь?

Последние слова явно относились ко мне.

— Командир сказал «платан», значит, платан, — ответил я, пожав плечами. — Может ли быть иное мнение...

— Да ну тебя! — вдруг перебила меня Татьяна довольно зло. — Никогда не хочешь сказать по-человечески, всегда выделяешься!